Из журнала Вертикальный мир, осень 1996г.

Отрывок из статьи, американского корреспондента Майкла Патернити об удивительном месте, расположенном во Франции, в горном массиве Уазан. Ля Грав (La Grave) – таково название этого места, которое, собственно является «внетрассовой» частью горнолыжного курорта Ле дез Альп (Les 2 Alp) – одного из лучших мест в Европе с круглогодичным катанием.

Моё путешествие начинается с агентства, в котором я беру напрокат машину. Крохотный француз с характерными тонкими усиками, как будто нарисованными карандашом, в ответ на вопрос, как доехать до La Grave, хлопает меня по плечу: «Куда еще здесь ехать, кроме как вверх, — говорит он, указывая на восток, в сторону Альп, — за облака». Он выпускает мне в лицо клубы сигаретного дыма и усмехается.

Вот я и отправляюсь вслед за сотней других паломников, таких же как я фанатиков гор, по священному пути, идущему вблизи Альп Дюэз к Ле Дез Альп. Дорога 91 тяжелая и неприветливая. Серпантин, черный лед, узкие, как ружейное дуло, туннели. Я сижу за рулем, скрючившись от напряжения. Меня срезают, обгоняют на крутых поворотах, показывают высунутый из окна машины оттопыренный средний палец — излюбленное галльское «приветствие». Я не обижаюсь, ведь я в области, где простая поездка за покупками приравнивается к экстремальному виду спорта.

Сюда привели меня слухи о древней альпийской деревушке, зараженной особым безумием. Там, где склоны круче, а погода яростнее, живут и умирают дикие племена горнолыжных фанатов, добровольно оторванные от мира. Говорят еще, что La Grave — это место, где исчезают люди, царство снежных лавин и невероятных спусков по кулуарам. Здесь культивируется религия «экстремального», и если остальная часть мира ничего не слышала о La Grave, — что ж, тем лучше. Чтобы отвадить пижонов, показушников, маньяков и туристов, посвященные называют её Долина Х.

Для обитателей Долины Х просто съезжать со склонов — пресно и недостаточно. Они занимаются ледолазанием, сноубордом, парапланеризмом, телемарком, они ныряют в самые глубокие и мрачные складки горы. Многие перебрались сюда из Шамони — «вечно — белой Мекки» горнолыжников и места рождения экстремального альпинизма. Главное различие между Ля Грав и Шамони — в стиле. Некоторые «ля гравцы» говорят, что сбежали сюда от шамонийских толп и дискотек. Другим осточертели показуха и всепроникающий дух саморекламы. И тех, и других объединяет желание вернуть экстремальному спорту его первозданную чистоту. La Grave давно была известна, как место летних сборов альпинистов, но до сих пор мало кто знает о её зимней жизни. Отчасти по тем же причинам, которые создали ей такую «устрашающую» репутацию: глетчерный лед, сравнительная изоляция от внешнего мира, частые бури, заваливающие все многометровыми снегами. Действительно, бывают дни, когда дорога 91 становится абсолютно непроезжей из-за снежных заносов, камнепадов и лавин. Вот в такие-то дни «ля гравцы» предъявляют права на великолепную Ля Меж (La Meije) — альпийскую вершину высотой в 3988 метров. Они идут туда, чтобы поклоняться, чтобы играть, чтобы найти спуск с горы там, где его не может быть. А иногда и чтобы остаться там навсегда.

… После дюжины крутых поворотов дорога вихляет еще несколько раз, машина трясется на последнем спуске, и вот, как по волшебству, в последних бликах заходящего солнца появляется Долина Х, которую пять ледников, сползающих к реке Романш, делают похожей на ладонь, собранную в горсть. И над всем этим, устремляясь в неправдоподобно синее небо, возвышается Ля Меж. В наступивших сумерках она похожа на ослепительно белый акулий зуб. Поселок La Grave состоит из нескольких крытых черепицей домиков, карабкающихся вверх по холму, и церкви 12-го века. На главной улице нет ничего, кроме магазина сыров, булочной и бара, который называется » У Марселя». Еще выше, над серыми кубическими строениями поселка, в крохотной деревушке Вентелон, стоит двухэтажный, срубленный из лиственницы фермерский дом. Это Ля Шомин — лыжная база у подножия Ля Меж, на которой лыжники собираются после тяжелого дня в горах.

Когда я оказался в Ля Шомин, уже стемнело. На базе, в комнате с длинным деревянным столом, полным-полно людей: голодные «старожилы», несколько гостей, команда сноубордистов F2 и группа европейских лыжников, которые приехали сюда фотографироваться.

За моим столом один из владельцев баэы, Пеле Ланг, разливает вино из глиняного кувшина; каждый раз, когда стакан ставится на стол, он немедленно опять наполняется до краев. В своей родной Швеции 36-летний молчун Ланг, бывший чемпион по фристайлу — национальный герой. В La Grave Ланг пользуется безоговорочным авторитетом, благодаря тому, что в 1991 году он первым спустился по Pan de Rideau Igree — скально-ледовому склону с уклоном в 52 градуса. Когда я спрашиваю его, как дела, он говорит по-английски «хорошо-плохо» и неопределенно улыбается. Если бы Ланг говорил еще медленнее, его речь звучала бы как пластинка с григорианскими песнопениями, прокручивеемая задом наперед. «Её называют le bete,» — говорит он, показывая в сторону окна, — «Зверюга. Уже шестеро в этом году». У меня явно ошеломленный вид. «Сгинули!» — поясняет он, — «Finis!».

Объясняя, что заставило его переехать сюда из Шамони, Ланг перечисляет уже знакомые причины. В этой тихой деревушке легче сосредоточиться на горах, легче развить шестое чувство, необходимое для спуска по целинным склонам и, что особенно важно, приобрести умение предчувствовать лавины, о которых Ланг говорит: » … когда ты застреваешь у горы в глотке». Это не он открыл La Grave — местные жители и некоторые приезжие уже много лет спускались на лыжах по ледникам Ля Меж — но именно за ним потянулись сюда из Шамони когорты «крутых» лыжников.

За нашим столом сидит партнер Ланга, Лес Харлоу, приветливый англичанин с ушами как у Росса Перо и скрипучим голосом. Он рассказывает, как они с Лангом в первый раз приехали сюда, десять лет назад. Поселок был засыпан свежевыпавшим снегом в метр толщиной. У них была примитивная карта, нарисованная кем-то из местных, с обозначенными на ней наиболее опасными склонами и кулуарами. На вершину горы они поднялись в вагончике, который первоначально использовался для перевозки альпинистов во время летнего сезона. «Вы же знаете, — Харлоу бросает в мою сторону быстрый взгляд, — это место никогда не считалось пригодным для горнолыжного спуска. Здесь нет патруля, размеченных трасс. Там в Шамони они все причесывают, а здесь перед тобой склоны как они есть, что называется au naturel, и это здорово. Ты можешь позволить себе любые безумства, но и первая попьгтка может стать роковой».

Постепенно толпа перебирается в бар. В группе гостей — адвокатов, врачей, бизнесменов из Европы и щегольски одетых сноубордистов из команды F2 — резко выделяются местные «старожилы». Их легко узнать по кирпичному румянцу, покрасневшим от ветра глазам, заношенным свитерам и свалявшимся или торчащим дыбом волосам.

Это преимущественно мужчины, в возрасте от 18 до 60 лет, в основном представители среднего класса, бежавшие от преждней опостылевшей жизни и проводящие на склонах до 200 дней в году. Некоторые тоже когда-то были банкирами и адвокатами, другие даже не закончили средней школы. Одни в этих горах зарабатывают себе на жизнь, другие встают поздно, курят травку и используют для спуска только теплое время дня. Можно конечно считать здешних экспатриантов бездельниками, но эти люди — спортсмены высочайшего класса. Каждый день, готовые к самому худшему, они поднимаются на Ля Меж с лопатами, веревками, альпинистским снаряжением и лавинными приемопередатчиками.

Джаспер Миллунг, сухощавый, лохматый датчанин, стоящий неподалеку от меня в баре, говорит, что народ начинает стекаться сюда зимой, незадолго до Рождества. Приезжают издалека: из Австралии, Швеции, Англии, Канады, США. Спят в подвалах, на полу или на узких диванчиках, под навесами или в палатках, в крохотных шале или еще более крохотных квартирках. Где придется. Могут по неделям не принимать душ и ходить месяцами в одном и то же свитере, но ведь гигиена и мода никогда не имели никакого отношения к стилю «одержимых».

Ко мне подходят Джейсон Шутц и Джон Эндрю. Оба — сноубордисты, оба успели испытать на себе оборотную сторону приввекательности этого места. Шутц, постоянно ухмыляющийся американец, отказался от выгодного рекламного контракта, чтобы приехать сюда. Только что он разговаривал о совместном (сноуборд-лыжи) спуске с пары особенно коварных кулуаров с Пьером Тардивелем, последним представителем того поколения фанатов ски-акстрема, которое появилось в Шамони в восьмидесятых. Шутц говорит, что приехал во Францию, потому что ему до смерти надоел американский лыжный патруль, вечно указывающий, где можно съезжать, а где нельзя. «Здесь бездна возможностей — говорит он о La Grave. — Каждый раз, когда мы идем в горы, мы делаем что-то новое. »

Эндрю соглашается, но тут же оговаривается, что такие походы могут кончиться плохо. Этот двадцатилетний англичанин с печальными карими глазами недавно вернулся в La Grave, пережив период глубокой душевной смуты. В канун нового 1995 года Эндрю потерял старшего брата, Петера, который попал в лавину и погиб, на глазах у своего лучшего друга Шутца, бессильного помочь. Эндрю вернулся сюда, чтобы заключить что-то вроде перемирия с горой, на которой погиб его брат. Без этого ему будет трудно вернуться к прежней жизни. Когда над Альпами поднимается полная луна, взгляд Эндрю устремляется к окну, туда, где Ля Меж как бы плавает в бледном сиянии.

Снаружи ребята разожгли костер и затеяли небольшую потасовку, чтобы согреться. Харлоу дает команду принести побольше дров. Некоторые из сидящих вокруг костра что-то бренчат на гитарах.

Вечеринка затягивается далеко за полночь. Все болтают, кто о чем, один только Джон Эндрю не принимает участия в беседе и сидит с каким-то отрешенным видом. Я подсаживаюсь к нему и он начинает рассказывать, как погиб его брат, в ясный солнечный день, наступивший после бури, покрывшей склоны толстым слоем снега. В этот день Шутц и Петер Эндрю разными маршрутами спускались с ледника к горному озеру. Петер нырнул в кулуар в основании большого цирка и сразу же вниз сорвалась лавина из снега, льда и камней. Его выкинуло на поверхнось озера, лед треснул и Петер исчез. Все произошло в считанные секунды.

«Мы развеяли его пепел здесь, на леднике,» — говорит Джон с гримасой боли на лице. «Мне хочется думать, что он стал частью этой горы». Джон смотрит на огонь, потом встает и выходит из круга света в звездную ночь, под завывание ездовых собак.

На следующий день я отправляюсь на вершину ледника на подъемнике, в компании двух молодых немцев в ярко-оранжевых лыжных костюмах. Они рассказывают, что приехали сюда из Шамони три месяца назад, устав от вечных споров за стойкой бара о том, кто первым спустился по северному склону Эгюи дю Миди. Они считают, что в La Grave лучшие в Европе условия для ледолазания, самые захватывающие кулуары в мире и самое сплоченное мужское братство, живущее надеждой, что толпы случайных людей не доберутся сюда. «Мне кажется, что все ля гравцы ходят на цыпочках», — говорит Ди.

Немцы направляются в самый большой национальный парк Франции, Park National des Ecrins. Там они проведут пять дней, совершая восхождения и спускаясь на лыжах по склонам. Они называют это «слоняться в пространстве», что для них означает — затеряться в пугающей, кажущейся бесконечной пустоте этого места. Сейчас они проверяют содержимое своих рюкзаков, набитых всевозможным альпинистским снаряжением.

Гора, вздымающаяся как огромная приливная волна над пятью ледниками и обдающая все вокруг ледяным дыханием, кажется мне воплощением какой-то злобной силы. Поверхность горы — это сплошные трещины, цирки, переплетенные карнизы, скальные выступы и снежные мосты, грозящие обрушиться и увлечь лыжника в пропасть.

Сейчас немцы возятся с веревками, одновременно очищая и жадно заглатывая бананы, а перед этим они долго смотрели вверх, чтобы найти и показать мне печально известный кулуар Трифид, где в этом году погибло уже четыре человека. Среди них — француженка Люси Дикер, которая прославилась тем, что в течение всего 1994 года, не пропустив ни одного дня, выходила на склоны, чтобы совершить спуск. Об этом ее достижении долго шумела пресса. Она всег да говорила, что La Grave — одно из ее самых любимых мест, и вот теперь она погибла именно здесь, всего за две недели до моего приезда. На первый взгляд Трифид выглядит неопасным и даже удобным для спуска, пока внезапно не переходит в извилистый кулуар с уклоном в 45 градусом, в конце которого — огромный валун. «Этот камень.» — говорит Ди. «Вот здесь-то многие и отдали Богу душу».

Многие ля гравцы мечтают о том, чтобы первыми преодолеть тот или иной опасный спуск. Их воодушевляет пример таких легендарных асов экстремального спуска как Патрик Валенса, который первым спустился с кулуара Гравелотт на северном склоне Ля Меж, и Бруно Гуви, первого сноубордиста, проделавшего спуск с Монблана. Конечно, все понимают, что кроме амбиций нужны профессионавьные навыки и серьезное отношении к обеспечению безопасности. Чтобы шансы остаться в живых выросли, нужно «считаться» с горой и «уважать» ее. Но все же, для тех, кто постоянно отодвигает пределы возможного, дистанция между «разумным риском» и шагом за грань очень и очень мала. И Валенса и Гуви остались в горах, не дожив и до сорока. Но, как гласит пословица: «Кто не играет, тот не выигрывает». И терпкий вкус опасности здесь входит в правила игры. Каждый день, проведенный вблизи Ля Меж, полон риска, но для этих людей он стоит месяцев жизни «внизу».

Взять, например, уклоны. Когда просто стоишь на склоне с уклоном в 45 градусов (я, опытный лыжник, не отважился бы по такому съехать), то локти упираются в поверхность горы, а сам склон так резко уходит у тебя из-под ног, что лыжи как будто висят в воздухе. В La Grave есть лыжники и сноубордисты, которые осваивают шестидесятиградусные склоны, и некоторые поговаривают даже о том, чтоы попробовать склоны в 70 градусов, где каждый поворот становится чем-то вроде игры в русскую рулетку.

Погодные условия еще усугубляют дело. В декабре и январе Долину Х штурмуют бури, зарождающиеся где-то в Средиземноморье и несущиеся оттуда в северную и западную области Южных Альп. В результате прекрасная погода в несколько минут сменяется бураном, после которого часто наступает потепление, и гигантские снежные сугробы покрываются жесткой ледяной коркой. Тот, кто рискует спускаться с самых коварных ля гравских кулуаров. должен быть сверхчувствителен к лавинной опасности. Некоторые становятся гляциологами-самоучками. Но даже если рассчитаешь глубину снега, направление ветра и прочие факторы, риск все равно остается.

«Иногда здесь появляются люди с озера Тахо или из Таоса ( популярные места катания «вне трасс» в США). Они думают, что сейчас тут всем покажут, на что они способны,» — говорит американец Гарри Эшерст, горный инструктор топ-класса, работающий на базе Ля Шомин. «Эти люди не понимают, куда они пришли. У них нет уважения к горам, но это место жестоко наказывает. Один хороший урок, и человек или меняется или уходит отсюда»

По дороге на Коль дэ Рюилан, где на высоте 3211 метров находится последняя станция канатной дороги, немцы горячо спорят о том, чей ледоруб острее. Мы вылезаем из вагончика и прощаемся. «Надеюсь, нас не найдут в виде сосулек», — улыбается на прощанье Ди и исчезает в красочной толпе лыжников и сноубордистов, застегивающих ботинки, разглядывающих карту или просто стоящих без дела. Я смотрю, как некоторые из них стартуют,чтобы испытать свое счастье на здешних склонах, цирках и кулуарах. День ясный и солнечный, в отдалении хорошо видны Монблан и Валь д’Изер. Я в последний раз вижу моих немцев. Порывшись в рюкзаках и в очередной раз что-то бурно обсудив, они огибают гору Дом де ля Лоз и исчезают в пространстве.

Хотя Гарри Эшерст и одет в ярко желтую куртку, за ним не такто легко следовать. Наша шумная группа, состоящая в основном из датских и шведских бизнесменов — любителей катания «вне трасс», должна спускаться вслед за Гарри по сравнительно легкому, по местным меркам, маршруту, который на любом американском лыжном курорте считался бы маршрутом для «экспертов». Большинство членов группы — довольно опытные лыжники, что называется на хорошем среднем уровне. Гарри очень грамотно строит маршруг в соответствии с возможностями своих подопечных и всегда великолепно чувствует ситуацию на склоне. «Быть хорошим инструктором в La Grave несложно.» — говорит он. «Главное, не дать никому погибнуть в лавине».

Эшерст — один из лучших горнолыжников в La Grave, но глядя на него об этом забываешь — у него такой беззаботный голос и такой спокойный взгляд. За две недели до моего приезда он и его друг, Энди МакКлин, спустились с дальнего восточного склона ледника Жироз. Сначала они нырнули в кулуар длиной 1150 м с уклоном в 55 градусов, который в одном месте сузился так, что если поставить лыжу поперек, она бы застряла. Потом они миновали вторую часть этого кулуара, в 30 метров длиной и такую же крутую, остановились, спустились еще на 70 метров, и, наконец, вынырнули наружу, наподобие фокусников. Они назвали кулуар «Химера», и вместо того, чтобы трубить о своем спуске на весь мир, набросали примерную схему маршрута на обрывке бумаги и Эшерст прикрепил ее булавкой к стене своего шале.

«Моя семья никак не может понять, зачем я всем этим занимаюсь», — говорит Эшерст. «Это трудно объяснить, но когда я спускаюсь по кулуару, то чувствую себя в полной безопасности. Ведь к каждому спуску готовишься заранее и если все хорошо продумать, то ничем не рискуешь. Честное слово, это не опаснее, чем переходить через улицу в Гренобле».

Тем не менее, в 1992 году Эшерст едва не погиб там же, где погиб Петер Эндрю. Эшерст стартовал с того же склона над озером и также попал в лавину. «Разница была только в том, что, когда я оказался на поверхности озера, меня выбросило наружу. Я сидел по шею в снегу, отплёвывался и смотрел вниз, на долину, чувствуя себя абсолютно беспомощным».

Вслед за Гарри мы съезжаем по леднику один за другим, закладывая широкие повороты. Кристаллы спрессованного снега под лыжами «выстреливают» как тлеющие угли в костре, оставляя на губах металлический привкус. Сначала у нас под ногами мелкая снежная пудра, которая быстро превращается в крупу и потом в ледяной наст. Но самое захватывающее в спуске по леднику в том, что твое видение мира меняется раз и навсегда. Ты чувствуешь себя крошечной, но очень живой частицей чего-то огромного, необъятного, и это потрясающее ощущение ты уносишь с собой, чтобы возвращаться к нему еще и еще в унылые дни «плоско-равнинной» жизни.

Где-то на уровне 3500 метров ледник Жироз сменяется небольшим участком каменных россыпей с уклоном в 30 градусов. Этот участок называют Соте Fine. Сегодня здесь особенно скользко и на первом же повороте я чувствую, что начинаю падать.

Надо сказать, что большинство ля гравцев без особых проблем спускаются по Cote Fine. Не хочется самому себе в этом признаваться, но то,что кажется мне захватывающим дух, чуть ли не смертельно опасным приключением, на самом деле — только весьма поверхностное знакомством с настоящим ля гравским экстремом. Скатываясь по склону, я больше всего озабочен тем, чтобы не врезаться в один из крупных булыжников, там и сям разбросанных на моем пути. Я лечу головой вниз, распластавшись на животе и вдруг мне приходит в голову, что я могу попробовать свернуть в сторону при помощи «брасса», ведь я отлично владею этим стилем. Таким образом мне удается избежать двух булыжников, но в результате всего этого я оказываюсь на спине и теперь лечу вниз вперед ногами. В конце концов, пролетев около ста ярдов, я останавливаюсь, раскорячившись прямо посреди нашей группы. «Ну парень, ты силен!» — добродушно выкрикивает один из шведов. «Мистер Экстрим» , — говорит другой.

Оглядываясь назад, я вижу свои вещи, разбросанные по склону: лыжи, темные очки, перчатку, шарф и катящееся вниз яблоко, которое было у меня в кармане. Эшерст спрашивает, все ли в порядке. Уши у меня забиты снегом, поэтому догадаться о чем он говорит я могу только по движению его губ. В голове у меня шумит и такое ощущение, что руки и ноги вывернуты и болтаются как у сломанной куклы. Я встаю, улыбаюсь и начинаю собирать вещи как ни в чем не бывало, но в глубине души я понимаю, что безнадежно опозорился. «Слабак, — говорю я себе, — Клинический случай. Завтра пойду кататься по укатанным склонам Ле дез Альп.» Но мысль эта меня тешит недолго. Место, где я не смог проехать, вызывает беспокойство недостигнугого. Фантомная боль от того, чего нет. Ля гравский вирус начинает действовать.

День прошел быстро, — еще одно ночное сборище у костра. На этот раз все расположились у самого подножья ля Меж, около реки, которая уже набухла первыми весенними ручьями. Верми Билл, сноубордер из F2, в своем репертуаре. Он пощипывает струны гитары, в очередной раз воспроизводя мелодию из Хилбиллиз. На деревянном столе — бутылки красного вина и сырые шницели. Пахнет дымом костра и почему-то конфетами Froot Loops.

Все пасхальное воскресенье гора как в калейдоскопе меняла цвет: днем — льдисто-голубая, в сумерках — багровая, а в первые мгновения ночи — окрашенная в могильно-серые тона. Сейчас гора мерцает, подсвеченная луной и когда под порывами ветра с вершины осыпается снег, кажется, что она дышит. Морщины и борозды на ее поверхности сплетаются в причудливый рисунок, напоминающий то оскаленный человеческий череп, то крылья ангела.

Джон Эндрю тоже сидит у костра, сияющий, с бумажным стаканчиком вина в руке. Он говорит, что долго не приезжал сюда, и вот, наконец, опять здесь и провел сегодня потрясающий день в горах, спускаясь на сноуборде по кулуарам, и ему удивительно хорошо. Недалеко от нас я вижу Миллунга и Шульца, их красные от загара лица кажутся еще краснее в отблесках костра. Тут же сидят, болтая на ломаном английском, «лифтеры» — местные жители, работающие на подъемнике. Все стараются подлить им побольше вина. Иногда, когда у ребят не хватает денег, лифтеры провозят их бесплатно.

Всех, кто собрался у этого костра, объединяет Ля Меж. Сейчас, когда я гляжу на гору, она кажется мне одушевленной и в моем воображении попеременно приобретает черты каждого из сидящих здесь людей. Скальные уступы, снежные заструги, персмычки становятся похожими на человеческие черты, напоминают то или иное знакомое мне лицо. «La Grave — это не то место, о котором достаточно прочитать заметку в журнале», — неожиданно говорит Колин Сэмюэлс, рыжеволосый американец. «Но чтобы приехать сюда, у тебя должны быть свои собственные серьезные причины. La Grave не терпит тщеславия и суетности.»

Лифтеры, разбушевавшись, начинают бросать в костер пустые ящики, ветки, все, что попадется под руку. Луна, круглая как персик, выплывает из-за туч. Народ улюлюкает, подзуживая лифтеров, пламя взмывает высоко вверх, выше человеческих голов, угли сверкают как расплавленное золото.

Все вдруг начинает казаться каким-то нереальным. И языки пламени, и буйно веселящиеся люди. И зарево курортной жизни там, в Ле дез Альп, за перегибом хребта, и костер ля гравских отшельников здесь, на темном склоне долины. Лишь холодный зуб La Meije, в своем вечном великолепии, пронэает темноту морозной горной ночи.